Фoтo: fsin.ru

…У вoрoт слeдствeннoгo изoлятoрa Дaню никтo нe встрeтил. Сумкa с вeщaми, дoкумeнты и 800 рублeй, кoтoрыe бывшим зэкaм выдaют при oсвoбoждeнии нa eду и нa дoрoгу.

Всe былo будничнo. Oн сeл нa трaмвaй и пoexaл дoмoй, в пустую и oдинoкую квaртиру, выстужeнную бeз чeлoвeчeскoгo тeплa.

O свoeм дeтствe oн вспoминaть нe любит. Мoжeт быть пoтoму, чтo oнo былo слишкoм кoрoтким и нe oчeнь счaстливым. В сeмь лeт Дaню oпрeдeлили в дeтский дoм. O тoм, пoчeму тaк пoлучилoсь, oн гoвoрит кaзeнными слoвaми: «Мaть былa лишeнa рoдитeльскиx прaв в связи с тeм, чтo oнa нe выпoлнялa свoи oбязaннoсти в моем воспитании».

Он помнит, как мама не хотела его отдавать, но его все равно отобрали. Больше они не виделись: в детдом она не приехала ни разу, а вскоре ее не стало. Почему она умерла в тридцать с небольшим, Даня не знает.

Отец в жизни сына не присутствует. Он есть, и его нет. В детдоме он навестил Даню лишь однажды, когда мальчику было десять лет, с тех пор никаких известий. Дедушке, который живет неподалеку, внук тоже не нужен. Как это: при живых родственниках чувствовать себя сиротой?

— В детском доме было более-менее нормально, практически как в общежитии, с той разницей, что нас воспитывали. Меня там все устраивало, — вспоминает Даня. — По условиям и по отношению было все хорошо. Нормальная одежда, вкусная еда, пять раз в день кормили. Бывало, конечно, что взрослые воспитанники слегка издевались над младшими. Но это лишь отдельные неприятные моменты.

Он и сейчас иногда заходит в свой детский дом. Но воспитатели не стали его семьей. «Нельзя сказать, что они мне как родные, — нет, это просто приятные знакомые», — честно говорит Даня.

— Ты говоришь, что там хорошо кормили и прилично одевали. Зачем же ты стал воровать?

— В 13 лет под влиянием старших ребят, которым было по 17–18, я начал совершать преступления — кражи и в пятнадцать оказался в следственном изоляторе. Меня никто не заставлял, я работал на себя, просто в том возрасте не полностью осознавал общественную опасность своих действий. У меня было очень много краж.

Даня специализировался на офисах. Заходил, к примеру, в бизнес-центр, вскрывал замки и выносил оттуда либо деньги, либо технику. На дело шел ночью и днем. Но днем в офисах были люди, и Даня делал так, чтобы превратиться в человека-невидимку. Это не всегда получалось.

— Где ты находил покупателей на технику?

— В каждом мегаполисе, Новосибирск — не исключение, есть люди, которые продают б/у технику: ноутбуки, сотовые телефоны. Они по дешевке скупают и краденое. Их не интересует, откуда та или иная вещь. Но чаще я брал деньги. Они могли просто лежать в тумбочке, в ящике стола — все по-разному. А по ночам я вскрывал сейфы.

— Так ты медвежатник?

— Да. Только я их вскрывал грубой силой. Гнул железо. Брал лом, инструменты и отжимал дверцу.

— А на что тратил деньги?

— На жизнь. Еду покупал, в кафе ходил, одежду в торговых центрах приобретал, в барах друзей угощал, компьютерные клубы посещал. Я постоянно в Интернете сидел, в компьютерные игры играл.

— В детском доме не спрашивали, откуда новая одежда?

— Они, конечно, догадывались. Вели со мной воспитательную работу. Говорили, что это плохо и так делать нельзя, потому что можно оказаться в тюрьме. Сами они никогда на меня в полицию не заявляли.

— Не страшно было, что поймают на месте преступления?

— Да, страшно, особенно днем, потому что вокруг люди. Могли задержать и вызвать полицию. Бывало неоднократно, что меня принимали на месте. Допрашивали и отпускали. Поэтому я чувствовал полную безнаказанность. Я был уверен, что даже если поймают, все равно не посадят. У меня были даже знакомые сотрудники, занимавшиеся оперативно-розыскной деятельностью. Они мне звонили и говорили: «Ты сделал? Приезжай: надо с тебя объяснения взять!»

Его всегда находили. Да он особо и не прятался. Оставлял отпечатки пальцев, следы обуви, попадал на камеры видеонаблюдения.

— Был молодой и глупый. Сотрудники органов знали, что это я работаю. Я не отрицал своей вины, не петлял, а всегда признавался. Если меня доставят в полицию, допросят в качестве подозреваемого, то изберут меру пресечения в виде подписки о невыезде и отпустят. Так очень много раз было. А потом просто я реально надоел, и следователь из Следственного комитета вышел в суд с ходатайством, чтобы в отношении меня избрали меру пресечения с заключением под стражу, но суд отказал, и меня опять оставили на свободе. Я опять совершил кражу, и теперь уже меня арестовали.

— Чаша переполнилась?

— Да, мне именно так и сказали. Я помню эту фразу: «Чаша переполнилась». С июня 2012 года я находился в следственном изоляторе, всего 5 лет и один месяц. До этого неоднократно давали условные сроки.

— Так сколько у тебя судимостей?

— Условных было множество, но так получалось, что все они находились в стадии исполнения приговора, и в это время я совершал новые преступления. Поэтому у меня одна общая большая судимость, а эпизодов около ста. Статья 158-я, часть 2-я. На процессе в Ленинском районном суде я с судьей испортил отношения, потому что упорно отстаивал свою правовую позицию, добивался защиты моих прав и законных интересов. Ей это не понравилось, и она дала мне такой срок — 5 лет и 6 месяцев лишения свободы. Это очень большой срок наказания. Но потом мне удалось его снизить на 5 месяцев.

— Ты считаешь, что тебе много дали? Пять с половиной лет за 100 эпизодов — разве это несправедливо? Мне кажется, если бы на твоем месте оказался взрослый человек, он получил бы еще больше.

— Да, я считаю, что мой срок несправедливый, потому что у меня все преступления были средней тяжести. Несовершеннолетним даже за такие тяжкие преступления, как убийство, давали 5 лет. Я понимаю, что условные наказания повлияли, но все равно несправедливо. За то, что я совершил, надо было дать четыре года с половиной.

фото: Из личного архива
Даниил Гавриленко. Бывший детдомовец по ночам вскрывал сейфы, а днем «чистил» офисы.

фото: Из личного архива
Завидная невеста Таня Константинова.

* * *

Практически весь срок он отбывал в СИЗО. Дмитрий Петров, координатор общественного движения «Русь сидящая» по Сибири, пишет: «Это старая арестантская забава — продержаться как можно дольше в СИЗО. Мотивы у всех разные: кто-то пытается добиться справедливости там, где она и не ночевала, кто-то не хочет ехать в лагерь, потому что ничего хорошего его там не ждет. Для того чтобы задержаться на централе, нужно знать все тонкости судебно-исполнительной бюрократии. Только одна причина не дает отправить арестанта из СИЗО в колонию — необходимость его личного присутствия в суде. Если можно обойтись видеоконференцсвязью — в колонию, там уже везде есть технические возможности для этого. А вот доставлять в суды арестантов могут только из СИЗО. Именно поэтому осужденные долго и тщательно знакомятся с материалами дела, подают различные жалобы и ходатайства. Данила-FM был знатоком этого дела».

— В исправительном учреждении я находился очень мало, максимум две-три недели, — подтверждает он. — Меня этапировали и возвращали в СИЗО, так как я писал очень много жалоб, что требовало моего личного участия в судах. Нет такой практики, чтобы осужденных этапировали из исправительных учреждений в суды.

— А разве в тюрьме лучше, чем в колонии?

— Лучше. Если в колонии администрация могла оказать на тебя сильное давление и серьезно повлиять на твои действия и решения, то в СИЗО это было невозможно. Там я чувствовал себя более независимо. Я действовал по закону, и администрация ничего не могла с этим поделать.

— Но попытки сломить волю строптивого осужденного, наверное, были?

— Возникали неприятные моменты. Меня пытались сломить. Но я все выдержал. Например, лишали телевизора, радио — делали так, чтобы мне было очень скучно. В тюрьме без этих вещей очень плохо, потому что ты сидишь в изоляции от общества, словно в вакууме. Кроме того, это реальное развлечение в камере. Наслаждаешься музыкой, слушаешь новости, узнаешь, что в мире происходит.

— Какие еще наказания к тебе применяли?

— Не выводили на занятия в школу. Еще в камеру сажали к ребятам, с которыми у меня были очень плохие отношения. Заходишь в такую камеру, и сразу начинают угрожать, что изобьют. Я громко стучал и вышибал железную дверь, требуя, чтобы меня вывели в другую камеру, так как мне угрожает опасность. По федеральному закону администрация должна обеспечить каждому заключенному личную безопасность. Через два часа меня в этой камере уже не было. Потом я обращался с жалобами на эти нарушения в правоохранительные органы, чтобы против администрации возбудили уголовное дело, но мне отказывали.

— А сотрудники СИЗО никогда не переходили черту?

— Случалось, что сотрудники следственного изолятора применяли в отношении меня специальные средства и физическую силу. Избивали руками, ногами, дубинками. Это происходило и в камере, и в коридоре, и в помещениях для проведения следственных действий. Но избиения были среднего уровня: оставались только синяки, ссадины, царапины. Дзержинский районный суд Новосибирска все мои жалобы на администрацию СИЗО упорно отклонял, реагировали только в Новосибирском областном суде.

— А какое наказание не можешь забыть?

— В последнее время в следственном изоляторе не били, а делали по-другому. Медработник составляет справку, что у заключенного произошел нервный срыв. Тебя раздевают догола, отбирают всю одежду, вплоть до трусов и носков, и сажают в специальную камеру, где вообще ничего нет: ни окна, ни кровати, ни туалета, ни стульев. Это называется психоизолятор.

— То есть это делается как бы для блага заключенного, чтобы он себя не покалечил?

— Да, это не считается наказанием. Там резиновые стены, резиновый пол. Можешь биться головой — никто не услышит. Гнетущая тишина и страшный холод. И в этой камере ты находишься дней пять, пока не начинаешь медленно сходить с ума. Меня больше недели там не держали, но кто-то и три недели просидел.

До сих пор не могу забыть эту пытку, которая повторялась очень много раз. Бывало, дверь вышибал, чтобы вывели, на сотрудников орал — они не обращали внимания.

— Даня, как к тебе относились в СИЗО другие заключенные? Ты пользовался авторитетом?

— Половина ко мне относилась положительно, потому что я отлично знал уголовное законодательство, а другие 50 процентов — отрицательно. Они меня критиковали за то, что я конфликтую с начальством, а им из-за этого тоже доставалось.

— Среди арестантов он слыл «невменом» — неадекватным типом, сворачивающим кровь «дубакам» (сотрудникам СИЗО) и терзающим и без того расшатанные нервы сидельцев, — подтверждает Дмитрий Петров, который познакомился с Даниилом в СИЗО. — Парень без образования, без адвокатов, без какой-либо поддержки с воли, выцарапывая каждый правовой документ, заучивая его наизусть, освоил юридическую науку так, что ему могли бы позавидовать многие адвокаты. Он проехал все суды не только в городе, но и во многих районах области. Он знает всех судей по именам и дает им точные характеристики. Все судьи тоже знают Данилу, и мне почему-то кажется, что, когда они видят очередной документ, написанный его аккуратным почерком (а пишет Данила на редкость грамотно), им становится немного не по себе.

— У меня было много юридической литературы и уйма свободного времени. Я сидел в камере, учил законодательство и подавал жалобы. В месяц выходило 100–200, — объясняет свой феномен Даниил. — Так я наработал обширную практику. Если обычного адвоката взять, он в месяц подает 10–20 жалоб максимум. Я писал жалобы не только в отношении моего уголовного дела, но помогал и другим заключенным. Я говорил начальнику СИЗО: «Вы за это ответите!» — и никогда не сдавался. У меня острое чувство справедливости, и я все делал для того, чтобы она восторжествовала.

* * *

…Эта история наделала много шуму в Новосибирске. В начале 2015 года Татьяна Константинова, которая на тот момент была индивидуальным предпринимателем и имела свою станцию техобслуживания, в компании с бывшим мужем и двумя его приятелями решилась на преступление. Красивая девушка под надуманным предлогом заманила водителя дорогого внедорожника в безлюдные гаражи, прыснула ему в лицо струей из баллончика со слезоточивым газом, а ее подельники вытащили мужчину из салона, избили и задушили. Тело жертвы вывезли за город, сбросили в вырытую в снегу яму, облили бензином и подожгли. Потом обгоревший труп нашли в пригороде Новосибирска.

Автомобиль преступники разобрали на запчасти, которые принялись продавать через Интернет. На этом они и попались: полиция вышла на их след по номерным деталям из похищенного джипа.

Статьи у Тани Константиновой серьезные: 105-я, часть 2, и 162-я, часть 4 (убийство и разбой с отягчающими обстоятельствами).

— Не было у нее умысла на убийство, — защищает любимую Даниил. — Она шла только на разбой. У Тани есть адвокаты, и они борются за то, чтобы уменьшить срок наказания.

Они познакомились в следственном изоляторе. Встретились на прогулке. Взгляды, улыбки, слова. Даня влюбился с первого взгляда. Ему — 20, ей — 30, но для пары эта разница в возрасте ничего не значит. Таня — девушка яркая, выглядит максимум на 25 лет.

Начался тюремный роман с редкими встречами в прогулочном дворике, записками. Послания шли по «дороге» — так называют тюремный телеграф. За любую попытку установления межкамерной связи, которая является самым распространенным нарушением режима в СИЗО, заключенные могут быть наказаны взысканием и даже карцером. Но влюбленных это не пугало.

— Когда Таню вели на следственные действия мимо моей камеры, она успевала передать мне записку, и мы могли даже чуть-чуть поговорить, буквально одну минуту. Конечно, за это наказывали, но я знал, что по УДО все равно не уйду, и не обращал внимания на взыскания.

Но всех этих маленьких знаков внимания обоим было недостаточно. И великий комбинатор Даня придумал, как устроить свидание в тюрьме.

— Я подал заявление частного обвинения мировому судье, что Таня якобы меня ударила и причинила мне телесные повреждения. Это статья 116 УК РФ о нанесении побоев. Мы ничем не рисковали, потому что дело всегда можно прекратить за примирением сторон. Нас этапировали для судебного разбирательства в суд. Мы сидели рядом, держались за руки, обнимались один раз.

Потом Даниила освободили, а Таню отправили этапом в колонию общего режима. Ей осталось больше двенадцати лет.

Переписка, передачи и краткосрочные свидания через стекло, когда не дотронуться рукой, не прижаться губами. Это все, что у них есть сегодня.

— Я к ней приезжал один раз, — рассказывает Даня. — Передачу привозил с продуктами. Я люблю Таню. Она красивая, умная, настойчивая. Она знает, что я готов на ней жениться. Но там сложная ситуация. Есть еще один человек, который тоже ее любит и предлагает замуж. Ярослав служил в спецназе и в ОМОНе, и он Таню «принимал» — проводил задержание. Сейчас он уже уволился оттуда. Живет у нее дома. Пока Таня ему отказывает, а ее мама, Галина Михайловна, хочет, чтобы они поженились. Она ко мне хорошо относится, но считает, что мы не пара.

— А какие у тебя отношения с Ярославом? Все-таки вы соперники!

— Я с ним неоднократно встречался. У нас хорошие отношения. Мы договорились, что Таня сама примет решение. Достаточно сказать, что после освобождения из СИЗО я несколько дней жил у Ярослава и Галины Михайловны. Жаль, что Таня не может мне даже позвонить, — печалится он. — В колонии ты имеешь право звонить на определенные номера, которые успел ввести на карту. Таня может звонить только маме и Ярославу. Остаются только краткосрочные свидания раз в два месяца. В прошлый раз был я, теперь поедет Ярослав.

— Прости, но на твоей страничке в социальной сети не только Таня…

— У меня есть знакомые девушки. С Олей мы тоже познакомились в тюрьме. Оля отбывала наказание за грабеж. Она уже освободилась, и мы встречались. Но с Таней у нас другое.

— Девушки у тебя отчаянные — совсем не тургеневские. Тебе именно такие нравятся?

— Мне нравятся умные, спокойные, красивые, не дерзкие.

— Если я спрошу про самый страшный день в твоей жизни?

— Наверное, когда меня осудили к лишению свободы. Еще хуже было только в психоизоляторе с резиновыми стенами.

— А счастливый день можешь вспомнить?

Даня задумывается, потом спотыкается на букве «н» (он немного заикается) и честно отвечает: «Н-н-не знаю. Это очень сложный вопрос».

Второй месяц свободы. Позади детдом и тюрьма, впереди — новая и незнакомая самостоятельная жизнь. В планах — запись клипа одного из хитов Валерия Меладзе и поступление на юридический, чтобы стать адвокатом. А пока он волонтер в общественном движении «Русь сидящая». Помогает тем, кто отбывает срок. Ведь уголовное законодательство он знает наизусть.